РАМ-РАМ - Страница 32

— Я бы не стала валить всех стариков в одну кучу.

За этим последовал хор неразличимых возражений, пресеченный возмущенным криком Деби:

— Стоп! Говорите про своих родителей. Моего отца не трогать!

Компания, продолжая спор, перешла на следующий лестничный пролет, и их голоса слились в общем гомоне.

Деби, как перед этим Маша, отвлекла мои мысли только на минуту. Если правда, что человек — это то, о чем он думает, я сейчас был с Пэгги. Женщиной — слова громкие, но других у нас в языке нет, — так вот, женщиной, которая спасла мою жизнь. Не мне спасла жизнь — мне жизнь тогда была не нужна. Спасла мою жизнь — сделала так, что она мне снова понадобилась.

После гибели Риты и наших двойняшек я два месяца провел в психушке, а когда вышел оттуда, моей главной заботой было уехать из Сан-Франциско.

Я хотел вернуться в Москву и вызвал на встречу тихого печального армянина из советского генконсульства, у которого я был на связи. Мы встретились с ним на том же пригорке перед университетом, с которого и началась цепь печальных событий. Армен — под таким именем я его знал — передал мне соболезнования от себя и от руководства нашей службы, а также увесистую пачку денег в заклеенном конверте «на всякие расходы». Мне не нужно было ни то, ни другое. Передо мной сидел человек, которого я винил в смерти своих близких почти так же, как и себя. Но я не набросился на него, не попытался его задушить, не плюнул ему в лицо — он, как и я, был здесь ни при чем.

— Спасибо за то, что вы сказали, — с трудом произнес я. — Деньги мне не нужны. Я хочу только одного — вернуться домой!

Армен сунул конверт обратно в карман и громко вздохнул. Когда мы говорим «вздохнул», мы обычно имеем в виду, что человек громко выдохнул воздух. Так вот, мой связной выдохнул даже не через нос, а через рот, вытянув губы, как будто выпустил пар через аварийный клапан: «Пф-ф-ф». Звуки снимают стресс.

— Мы сделаем все, как вы хотите, — заверил меня Армен. — Я бы только сказал вам одну вещь. Это горе такое, что вы будете возить его с собой, куда бы вы ни поехали. Оно будет с вами здесь, оно будет с вами и в Москве. И никакие друзья вам в этом не помогут. Вы — извините, что я так говорю вам сейчас, — вы постепенно поправитесь, постепенно. Я надеюсь, что это будет так! Но вернуть вас сюда уже будет невозможно. Ваши начальники положили столько труда, вы сами столько всего перенесли, чтобы оказаться здесь, на вашем месте, — и все это будет зря! Можно будет проделать это еще раз? Таким же способом — наверняка нет! Наверно, по-другому как-нибудь это сможет сделать и кто-то другой. Но ему придется пройти через все, через что прошли вы. И это займет годы.

Армен, конечно, не мог знать моей истории, он мог только предполагать. А я вспомнил Кубу, мои три месяца в общей камере в городской тюрьме Сантьяго, мою ночь в полицейском участке в Майами, на которой, я думал, мое пребывание в Штатах и закончится, наше невероятное везение — повстречаться с Саксом.

— Я не могу оставаться в Сан-Франциско, — сказал я.

— Хорошо, хорошо, — Армен с облегчением похлопал меня по плечу. — Я сейчас расскажу вам, как с нами связаться из любой точки США.

Впервые в жизни я был один.

Конечно, у меня был Сакс. Наш единственный тогда друг и настоящий дедушка наших детей Энрике Сакс Мендоса, в ресторане которого мы работали. Но он-то понимал, что оставаться в этом городе я не мог. Узнав, куда бы я хотел поехать — «Как можно дальше!» — он дал мне один адрес в Нью-Йорке. Это был какой-то его приятель, чуть ли не кузен, с которым они раньше играли в одном оркестре.

Хосеито был тоже кубинцем, тоже черным, тоже лет шестидесяти, тоже, по слухам, отличным музыкантом, но при этом полной противоположностью Саксу. Он был совладельцем или только менеджером — я этого так и не понял — какого-то сомнительного бара на Вустер-стрит в Сохо. Через десять минут разговора я понял, что здесь можно было купить не только выпивку, но и травки, а может, и чего посильнее. Я допил свое пиво, попытался заплатить за него, настаивать не стал, поблагодарил, вышел и больше не возвращался.

У меня оставалась от Конторы очень приличная по тем временам сумма — больше десяти тысяч долларов. Я снял себе на 33-й улице у Геральд-сквер крохотную квартирку, в которой спальня, кухня и душ с туалетом умещались в узком пространстве метра три на семь. На свое состояние я мог бы жить и в гостинице, но я стремился потратить из него как можно меньше. На самом деле, я хотел попытаться протянуть в Штатах еще несколько месяцев, и когда все, в том числе, и я сам, убедятся, что проку от меня все равно не будет, вернуть оставшуюся сумму и уехать обратно в Москву.

Работу я искать не стал, какой из меня был работник? Одна мысль о поступлении в университет вызывала во мне оторопь. То есть, учился бы я с удовольствием — я боялся общения с себе подобными. Каждое утро моих сил хватало лишь на то, чтобы встать, принять душ, побриться — исключительно в порядке самодисциплины, я боялся опуститься совсем — и выпить чаю. Потом я отдыхал с полчаса, глядя на рыжую афишу «Стратегии паука» Бертолуччи, которая осталась висеть на стене со времен прежнего постояльца, и которую я знал наизусть. Потом, при малейшем приливе сил, я хватал себя за руку и вел в библиотеку на 5-й Авеню. Если мне удавалось пройти эти семь кварталов и войти внутрь, я знал, что день удался. Я тогда читал китайских философов и даже брал учебник древнекитайского, чтобы быть уверенным, что переводчики меня не обманывают. (Правда, замечу в скобках, до сверки текста и перевода я так и не дошел.) Но иногда, пройдя пару кварталов, я чувствовал, что дальше ноги меня не несут. Тогда вместо духовной пищи я покупал себе пару салатов в китайском же ресторане или пополнял запас попкорна, служивший тогда основой моего рациона, и возвращался домой. До следующей попытки, до следующего утра.